Блог

Чтобы там не говорили про работу, но от безделья кони не дохнут.

На самом деле неправильно думать, будто все студенческие истории — это непременно про пьянки и совершаемые во время оных непотребства. Бывало и иное…
В 80-е годы на истфаке МГУ курс истории зарубежного искусства читал волшебный Глеб Иванович Соколов, по студенческому прозвищу «Глебушка». В прозвище этом не было ни капли неуважения или презрения, Боже упаси — исключительно нежная любовь. Просто пообщавшись с Глебом Ивановичем несколько минут, его уже нельзя было мысленно назвать как-то иначе. Высокий, худощавый, в золотых очках, улыбчивый и добродушный — как же он читал свои лекции! К сожалению, на письме нельзя воспроизвести интонацию. Но звучало это примерно так, как если бы актер ТЮЗа рассказывал со сцены маленьким детям увлекательную сказку — с драматическими паузами и не менее драматическими интонациями. «Посмотрите на этот антаблемент!» — восклицал Глеб Иванович, включив очередной слайд с каким-нибудь древнегреческим храмом. (Пауза, голос переходит в драматический полушепот). — «Что вы здесь чувствуете?» (Еще более длинная пауза, голос драматически понижается, и дальше чуть нараспев) — «Напряже-ение…» Или вот: идет зачет, в аудитории Глеб Иванович с десятком счастливчиков, весь прочий курс беснуется за дверями. Дверь тонкая, вместо стекла просто фанерка, внутри весь этот птичий базар прекрасно слышен. В какой-то момент Глеб Иванович, утомленный шумом, выходит в коридор и драматично восклицает: «Товарищи!» (пауза, далее на полтона ниже) — «Пожалуйста… потише». — (Опять пауза, еще ниже на полтона) — «А то я буду…» (Пауза, тон еще ниже и чуть нараспев) — «…свирепствовать…»
Зачет этот на самом деле был подобен экзамену — билеты, в каждом по три вопроса, и один из них предписывал дать словесное описание некоего произведения искусства — картины, статуи или архитектурного сооружения — дабы показать знакомство с образцами. И вот одному студиозусу попадается задание описать некую статую эпохи архаики. Лекции студиозус прогуливал, в музей имени Пушкина не ездил, и статуи оной в глаза не видал. Но он смутно помнил, что все архаические скульптуры создавались по определенному шаблону (статичная поза, лицо почти без выражения, проработка деталей более примитивная, чем в эпоху классики и тем более эллинизма и т. п.). И решил студиозус попробовать выехать на эмоциональной подаче. «Когда я увидел эту статую», — начал он вдохновенно, воздев очи к потолку, — «я был поражен тем, сколь малыми средствами древний скульптор смог добиться такой выразительности. Эта неподвижность… Эта архаическая улыбка, когда уголки губ лишь чуть приподняты… Эти простые локоны… А эти глаза — у статуи они пустые, но мы знаем, что греки в дальнейшем раскрашивали их красками…» — все это по нарастающей, с соответственными интонациями и мимикой. Краем глаза он видел, что Глеб Иванович аж весь подался вперед и даже рот приоткрыл. «Действует!» — мысленно ликовал студиозус. — «Надо давить дальше…»
В какой-то момент он приостановился, чтобы набрать воздуху, и тут-то Глеб Иванович сумел вставить давно рвущееся из него слово. «Молодой человек!» — возопил он со слезами в голосе. — «Она же без головы до нас дошла!»

Говорили, что зачет он все же ему поставил. Возможно, что и за эмоции. А может, просто по доброте.

Мадам, а вы не согласились бы стать эпицентром демографического взрыва?

Чтобы там не говорили про работу, но от безделья кони не дохнут.

На самом деле неправильно думать, будто все студенческие истории — это непременно про пьянки и совершаемые во время оных непотребства. Бывало и иное…
В 80-е годы на истфаке МГУ курс истории зарубежного искусства читал волшебный Глеб Иванович Соколов, по студенческому прозвищу «Глебушка». В прозвище этом не было ни капли неуважения или презрения, Боже упаси — исключительно нежная любовь. Просто пообщавшись с Глебом Ивановичем несколько минут, его уже нельзя было мысленно назвать как-то иначе. Высокий, худощавый, в золотых очках, улыбчивый и добродушный — как же он читал свои лекции! К сожалению, на письме нельзя воспроизвести интонацию. Но звучало это примерно так, как если бы актер ТЮЗа рассказывал со сцены маленьким детям увлекательную сказку — с драматическими паузами и не менее драматическими интонациями. «Посмотрите на этот антаблемент!» — восклицал Глеб Иванович, включив очередной слайд с каким-нибудь древнегреческим храмом. (Пауза, голос переходит в драматический полушепот). — «Что вы здесь чувствуете?» (Еще более длинная пауза, голос драматически понижается, и дальше чуть нараспев) — «Напряже-ение…» Или вот: идет зачет, в аудитории Глеб Иванович с десятком счастливчиков, весь прочий курс беснуется за дверями. Дверь тонкая, вместо стекла просто фанерка, внутри весь этот птичий базар прекрасно слышен. В какой-то момент Глеб Иванович, утомленный шумом, выходит в коридор и драматично восклицает: «Товарищи!» (пауза, далее на полтона ниже) — «Пожалуйста… потише». — (Опять пауза, еще ниже на полтона) — «А то я буду…» (Пауза, тон еще ниже и чуть нараспев) — «…свирепствовать…»
Зачет этот на самом деле был подобен экзамену — билеты, в каждом по три вопроса, и один из них предписывал дать словесное описание некоего произведения искусства — картины, статуи или архитектурного сооружения — дабы показать знакомство с образцами. И вот одному студиозусу попадается задание описать некую статую эпохи архаики. Лекции студиозус прогуливал, в музей имени Пушкина не ездил, и статуи оной в глаза не видал. Но он смутно помнил, что все архаические скульптуры создавались по определенному шаблону (статичная поза, лицо почти без выражения, проработка деталей более примитивная, чем в эпоху классики и тем более эллинизма и т. п.). И решил студиозус попробовать выехать на эмоциональной подаче. «Когда я увидел эту статую», — начал он вдохновенно, воздев очи к потолку, — «я был поражен тем, сколь малыми средствами древний скульптор смог добиться такой выразительности. Эта неподвижность… Эта архаическая улыбка, когда уголки губ лишь чуть приподняты… Эти простые локоны… А эти глаза — у статуи они пустые, но мы знаем, что греки в дальнейшем раскрашивали их красками…» — все это по нарастающей, с соответственными интонациями и мимикой. Краем глаза он видел, что Глеб Иванович аж весь подался вперед и даже рот приоткрыл. «Действует!» — мысленно ликовал студиозус. — «Надо давить дальше…»
В какой-то момент он приостановился, чтобы набрать воздуху, и тут-то Глеб Иванович сумел вставить давно рвущееся из него слово. «Молодой человек!» — возопил он со слезами в голосе. — «Она же без головы до нас дошла!»

Говорили, что зачет он все же ему поставил. Возможно, что и за эмоции. А может, просто по доброте.

Мадам, а вы не согласились бы стать эпицентром демографического взрыва?

Чтобы там не говорили про работу, но от безделья кони не дохнут.

На самом деле неправильно думать, будто все студенческие истории — это непременно про пьянки и совершаемые во время оных непотребства. Бывало и иное…
В 80-е годы на истфаке МГУ курс истории зарубежного искусства читал волшебный Глеб Иванович Соколов, по студенческому прозвищу «Глебушка». В прозвище этом не было ни капли неуважения или презрения, Боже упаси — исключительно нежная любовь. Просто пообщавшись с Глебом Ивановичем несколько минут, его уже нельзя было мысленно назвать как-то иначе. Высокий, худощавый, в золотых очках, улыбчивый и добродушный — как же он читал свои лекции! К сожалению, на письме нельзя воспроизвести интонацию. Но звучало это примерно так, как если бы актер ТЮЗа рассказывал со сцены маленьким детям увлекательную сказку — с драматическими паузами и не менее драматическими интонациями. «Посмотрите на этот антаблемент!» — восклицал Глеб Иванович, включив очередной слайд с каким-нибудь древнегреческим храмом. (Пауза, голос переходит в драматический полушепот). — «Что вы здесь чувствуете?» (Еще более длинная пауза, голос драматически понижается, и дальше чуть нараспев) — «Напряже-ение…» Или вот: идет зачет, в аудитории Глеб Иванович с десятком счастливчиков, весь прочий курс беснуется за дверями. Дверь тонкая, вместо стекла просто фанерка, внутри весь этот птичий базар прекрасно слышен. В какой-то момент Глеб Иванович, утомленный шумом, выходит в коридор и драматично восклицает: «Товарищи!» (пауза, далее на полтона ниже) — «Пожалуйста… потише». — (Опять пауза, еще ниже на полтона) — «А то я буду…» (Пауза, тон еще ниже и чуть нараспев) — «…свирепствовать…»
Зачет этот на самом деле был подобен экзамену — билеты, в каждом по три вопроса, и один из них предписывал дать словесное описание некоего произведения искусства — картины, статуи или архитектурного сооружения — дабы показать знакомство с образцами. И вот одному студиозусу попадается задание описать некую статую эпохи архаики. Лекции студиозус прогуливал, в музей имени Пушкина не ездил, и статуи оной в глаза не видал. Но он смутно помнил, что все архаические скульптуры создавались по определенному шаблону (статичная поза, лицо почти без выражения, проработка деталей более примитивная, чем в эпоху классики и тем более эллинизма и т. п.). И решил студиозус попробовать выехать на эмоциональной подаче. «Когда я увидел эту статую», — начал он вдохновенно, воздев очи к потолку, — «я был поражен тем, сколь малыми средствами древний скульптор смог добиться такой выразительности. Эта неподвижность… Эта архаическая улыбка, когда уголки губ лишь чуть приподняты… Эти простые локоны… А эти глаза — у статуи они пустые, но мы знаем, что греки в дальнейшем раскрашивали их красками…» — все это по нарастающей, с соответственными интонациями и мимикой. Краем глаза он видел, что Глеб Иванович аж весь подался вперед и даже рот приоткрыл. «Действует!» — мысленно ликовал студиозус. — «Надо давить дальше…»
В какой-то момент он приостановился, чтобы набрать воздуху, и тут-то Глеб Иванович сумел вставить давно рвущееся из него слово. «Молодой человек!» — возопил он со слезами в голосе. — «Она же без головы до нас дошла!»

Говорили, что зачет он все же ему поставил. Возможно, что и за эмоции. А может, просто по доброте.

Мадам, а вы не согласились бы стать эпицентром демографического взрыва?

Чтобы там не говорили про работу, но от безделья кони не дохнут.